Аристотель в еврейской литературе — Через тысячу лет после смерти Аристотель, подобно своему знаменитому ученику Александру Великому, начал завоевание Востока и вскоре достиг полного господства над всем царством средневековой мысли. Многие сочинения Стагирита были переведены на арабский язык с греческого оригинала или с сирийского перевода (главным образом, несторианцем Хунайном ибн-Исааком, 809—873, и его сыном Исааком, и все евреи, жившие в странах, где господствовала арабская речь, принялись жадно изучать сочинения А. Однако влияние А. на еврейских мыслителей не было одинаково сильно во все периоды Средних веков. Авраам ибн-Дауд (1160) был первым еврейским философом, преклонившимся перед аристотелизмом. Предшествовавшие мыслители, бесспорно, были знакомы с философией Α., но системы Платона и других предшествовавших А. философов удержали за собой первое место. Начиная с Авраама ибн-Дауда до эпохи, непосредственно следовавшей за смертью Маймонида (1135—1204), философия А. заняла господствующее положение и удерживала его до тех пор, пока благодаря растущему влиянию каббалы начала постепенно сдавать свои позиции платонизму. Имя А. встречается в скудных известиях, сохранившихся о философии Давида аль-Мокаммеца (около 920 г.), который, по утверждению караимов, принадлежал к их секте (см. Pollak, Halichoth Kedem, стр. 73; Orient, 1847, стр. 620 и сл; Иегуда Барзилаи, Jezirahkommentar, изд. Берлина, стр. 65 и сл.). Для Мокаммеца, так же как и для Исаака Израели (ум. около 950 г.), А. всегда является «философом» par excellence (Steinschneider, Hebr. Uebers., стр. 391). Саадия Гаон (933) обнаруживает близкое знакомство с произведениями Стагирита, хотя он его и не цитирует по имени, так как вообще не любит называть свои источники. Стремясь противодействовать возрастающему влиянию аристотелевский теории творения, Саадия очень тщательно выясняет ее слабые пункты. Но вся эта полемика не мешает эклектику Саадии заимствовать y A. его определение души (Emunoth, III, 5). В сочинениях, написанных им раньше, Саадия не обнаруживает большого знакомства с Α., и влияние аристотелевских методов проявляется только в его крупном произведении. Арабский философ Альфараби (ум. в 950 г.) популяризировал греческого мыслителя своими переводами и комментариями, слава о которых скоро достигла Испании. Первым представителем арабской философии в Испании и вообще на Западе, был не араб, но еврей Соломон ибн-Гебироль. Его «Mekor Chajim» представляет амальгаму аристотелевских принципов с неоплатоническими воззрениями на мир. Но, несмотря на несомненные следы влияния аристотелевский философии, имя Стагирита не упоминается в «Mekor Chajim». (Оно, однако, упоминается в «Tikkun middoth ha-nephesch» Гебироля). В последовавшем за Гебиролем периоде приобрели широкую известность в Европе сочинения Авиценны, комментатора Α., и вытеснили прежнюю философию, основанную на воззрениях Платона и неоплатонизме. Арабские толкователи А. все больше и больше наполняли его учение монотеистическими идеями и, таким образом, своими толкованиями постепенно уничтожили языческий характер его философии. К этому нужно прибавить, что А. приписывались многие сочинения, в которых более критическая эпоха сразу открыла бы подделку. Но полное отсутствие критического отношения в Средние века и всеобщее предубеждение в пользу Α., подлинные сочинения которого содержат несколько мест, в которых он возносится от языческих воззрений почти до чистого монотеизма, скрыли тогда даже от наиболее проницательных умов, что некоторые из приписываемых А. сочинений не могут ему принадлежать. Наиболее значительными из сочинений этого рода являются «Теология А.» (изд. Dieterici) и «Liber de causis» (изд. Bardenhewer). Coвременные ученые доказали, что первое является только собранием извлечений из «Эннеад» Платона; в арабском переводе места, противоречащие монотеизму, либо переработаны, либо совершенно опущены. «Liber de causis» также является только извлечением из Στοιχείωσις Θεωλογική Прокла. Одним из последствий того, что эти сочинения были приписаны Α., явилось, что аристотелизм никогда не получил прочного преобладания среди арабов и евреев. Только отдельные учения А. стали господствующими в средневековой мысли арабов и евреев. Первая реакция против влияния философа из Стагиры проявилась в середине XII в., когда Иегуда Галеви со всем жаром своей горевшей религиозным огнем души убеждал своих современников не поддаваться обольщению греческой мудрости в ущерб унаследованной от предков вере: верный своему арабскому образцу, Газзали, Иегуда показывает, что не нужно доверять философским мнениям. Об отношении Саадии, Гебироля и Иегуды Галеви к А. см. Арабско-еврейская философия. — Через двадцать лет после того, как Иегуда Галеви написал свой Cuzari, Авраам ибн-Дауд обнародовал сочинение Emunah ramah («Возвышенная вера»). Бесстрашный философ, он отрицал точку зрения Галеви, что «изучение философии очень гибельно для правоверия» (Cuzari, V, 16). Авраам придерживается как раз противоположного мнения: изучение философии может лишь способствовать укреплению веры мыслящего человека. Он, строгий аристотелианец, идущий всюду по стопам Авиценны, энергично протестует против унижения философии арабским писателем Газзали. Книга Авраама ибн-Дауда, вышедшая в 1160 году, является первой попыткой создать компромисс между иудаизмом и арабской перипатетической философией.
В то время как арабы изучали преимущественно логические и метафизические сочинения Α., Маймонид посвятил свое внимание его моральной философии и старался согласовать ее с моральным учением откровения. В своем сочинении «Schemonah Perakim» («Восемь глав») Маймонид принимает, подобно Α., существование четырех способностей души. Оба одинаково учат, что существует двух родов совершенство души — моральное и интеллектуальное. Источник добродетели и порока лежит, по мнению обоих философов, в склонности человека к мысли и страстям. Наиболее важная из «Восьми глав» — четвертая. Согласно Α., Маймонид определяет добродетель как желательное «среднее» состояние. Моральными являются те действия, которые лежат «посередине» между двумя вредными «крайностями», между «слишком много» и «слишком мало». Когда душа заболевает и впадает в одну из этих крайностей, ее можно излечить, лишь доведя ее до противоположной крайности. В вопросах о целях, к которым должно стремится человечество и о смысле человеческой жизни еврейский мудрец неизбежно расходится с греческим философом. По Α., настоящее счастье заключается в добродетели; по Маймониду же, цель человечества — в достижении божественного совершенства. Человек должен стараться уподобиться, насколько это для него возможно, Божеству, что Маймонид и высказывает в самых возвышенных выражениях. Эта теория нравственного богословия является введением к той философской системе, которая изложена в его «Moreh Nebuchim» («Руководитель заблуждающихся»). Следуя в общем за Α., он его покидает только тогда, когда подходит в своем изложении к области данного Богом закона. Однако и тут основным принципом является аристотелевское учение, совпадающее, впрочем, с учением откровения, что люди по причине своего несовершенства и Его совершенства неспособны вполне понять сущность Бога. Во всем, что входит в сферу метафизической мысли, откровение, т. е. иудаизм, должно заключать в себе абсолютную истину. Все мысли Платона и А. были уже правильно и более глубоко продуманы в устном философском учении, которым, по убеждению Маймонида, обладали пророки (Moreh, I, 71, II, 11). Все надписанное Α. о природе вещей подлунного мира основано на положительных доказательствах и является бесспорной истиной, все же его взгляды относительно природы высших сфер носят характер скорее необоснованных мнений, чем достоверных философских истин (Moreh, II, 22). A. утверждает вечное существование мира, но не может это доказать. Таким образом, должно выбирать из двух противоречащих друг другу мнений, a между тем предположение о действительном начале мира во времени более понятно, чем противоположное предположение. Маймонид является поэтому резким критиком А. в теологии и отказывается следовать за ним в тех случаях, когда тот вступает в конфликт с учением религии. Признавая божественное происхождение закона Торы, он неизбежно становится в резкую оппозицию к Α., видевшему высший и неизменный закон в законе природы, воззрение, являвшееся выводом из его учения о вечном существовании мира. Будучи последовательным, А. не признает ни чудес, ни откровения, ни избрания Богом отдельного народа, или одного человека, или какой-нибудь отдельной эпохи. Маймонид определенно говорит, что А. отрицает всякое Провидение по отношению к индивидуумам, что, несомненно, противоречит тому, что говорит сам А. в своей «Никомаховой этике», X, 9. Сочинение Маймонида вызвало, как известно, большие партийные споры, кончившиеся, однако, общим признанием его авторитетности. — Честь завершения попытки Маймонида принадлежит Леви бен-Герсону (ум. около 1344 года), обладавшему большой начитанностью в произведениях А. и других философов. Из своих толкований Стагирита он признал своим руководителем Аверроеса. Тем не менее, Леви — совершенно независимый мыслитель, «не клянущийся слепо словами своего учителя». По его мнению, существует сила, толкающая человечество к движению, принимающему форму не вечно возвращающегося к себе круга, a постоянно поднимающейся спирали. Согласно этому взгляду, ни одно старое решение какой-нибудь проблемы не может требовать безусловного признания за истину, если ему противоречат последующие исследования. Леви поэтому является противником аристотелевского учения о вечном существовании мира, если бы мир существовал вечно, то оставалась бы необъясненной сравнительная молодость различных наук (в противоположность вышеприведенному мнению Маймонида, он считает их сравнительно молодыми), так как стремление к знанию всегда присуще человеческой природе. Прирожденная проницательность Леви, часто заставлявшая его подвергать резкой критике отдельные взгляды А. и заменять их в случае необходимости собственными, не помешала ему благоговейно и ревностно изучать Стагирита. Он так основательно проникся духом Α., что, не будучи, напр., в состоянии привести подлинное место из произведений своего учителя относительно бессмертия души, умеет, однако, формулировать взгляды, находящиеся в полном согласии с воззрениями А. по данному вопросу. (Joël, Levi ben Gerson, 22). Так как Маймонид и его продолжатель Леви бен-Герсон считали А. неоспоримым авторитетом и в то же время признавали святость Библии, оставаясь на почве откровения, они часто бывали вынуждены давать самое ложное толкование тем местам Библии, которые, как им казалось, противоречили взглядам Стагирита. Несмотря на все искусство, с которым Маймонид и Леви бен-Герсон стремились согласовать иудаизм и аристотелизм, эти попытки не могли не привести проницательные умы к убеждению, что стремление к согласованию обоих учений исходит из ложных предпосылок. Усилия Леви бен-Герсона примирить «creatio ех nihilo» (творение из ничего) со взглядом А. посредством смелого признания вечного существования первобытной материи уже сами по себе, не говоря о других компромиссах, доказывали неосуществимость предприятия. — Первый, смело поднявший свою руку на идола Средних веков, был Хасдай Крескас из Сарагосы (1377—1410). Он сделал первую достойную внимания попытку доказать несостоятельность воззрений А. Он возражает, главным образом, против его учения о бесконечности мира и, исходя из предположения немыслимости бесконечной регрессии причин, доказывает существование «первоначального двигателя», следовательно, и Бога. Далее Крескас опровергает воззрение Α., что блаженство Бога состоит в Его познании Себя самого, ибо знание обладает ценностью только в том случае, если ему предшествует незнание; где же не было незнания, там знание не доставляет никакого удовольствия. Крескас был только продолжателем, хотя и совершенно независимым, более ранней попытки обеспечить иудаизму полное признание, сделанной Иегудой Галеви в своем «Cuzari». — В продолжение нескольких веков после смерти Крескаса постепенно исчезли из еврейской философской литературы всякие следы аристотелизма, и в каббалистическом движении, достигшем мало-помалу господства, все более и более приобрели значение неоплатонические элементы. — «Этика» А. имела важное значение в еврейской литературе, хотя на нее было обращено внимание сравнительно поздно. Евреи обладали в своих собственных религиозных произведениях многими правилами целесообразной жизни, делавшими излишней «Этику» А. Только тогда, когда стали изучать философию А. в целом, обратили внимание и на его «Этику». «Никомахова этика», которая из всех моральных произведений А. одна только и была известна в Средние века, была переведена в начале 15 века с латинского перевода на древнееврейский язык. Переводчик, дон Меир Алгуадес (ср. Евр. энцикл., I, 727) полагает в своем предисловии, что этические произведения А. содержат объяснение некоторых предписаний Торы. Моисей Алмоснино (ср. Евр. энц., II, 8—11) написал в 1584 г. комментарий к этому переводу. Ho A. отнюдь не был неизвестен евреям как автор этических произведений и в более ранние века. «Этическое письмо», найденное между моральными посланиями врача Али ибн-Родвана (имеется в переводе Алхаризи в «Debarim Attikim», изд. Бенякова) приписывалось А. Шем-тоб ибн-Фалакера, в своем «Hamebakesch», также воспроизводит «Писмо Α.». Имя Стагирита часто встречается и в других произведениях еврейской этической литературы. Этические афоризмы, приведенные Хунайном ибн-Исааком в его вышеупомянутом сочинении, проникли в некоторые произведения народной литературы. Отношения А. к Александру приводятся в этих произведениях в виде притч, и евреи охотно верили легендарным рассказам о том, как А. обратился в истинную веру и отказался от своей теории сотворения мира. Иммануил бен-Соломон (ок. 1320 г.) в своем подражании «Божественной комедии» Данте помещает Α., однако, в ад за его учение о вечности мира. Гедалья ибн-Яхья (16 век) утверждает, что нашел книгу, в которой А. отрекается от всех своих заблуждений. Евреи были вполне убеждены, что «мудрейший из мудрых» был верен учениям Торы, что Симон Праведный, с которым А. познакомился во время посещения Александром Иерусалима, убедил его в его заблуждениях (см. А. в еврейских легендах). Молитвы, якобы написанные Α., напр. молитва, сообщенная Хунайном ибн-Исааком (см. Loewenthal, Honein’s Sinnsprüche der Philosophen, 112), часто печатались в благочестиво-нравоучительных сборниках позднейших авторов. — А. почти всегда пользовался общим уважением среди евреев: одна эпоха ценила его могучий ум, другая видела в нем кающегося грешника. Вот как судит о нем Маймонид: «Слова Платона, учителя Α., темны и полны фигуральных выражений. Они не нужны разумному человеку, так как А. заменяет всех своих предшественников. Совершенное познание, достигнутое А., является высшим совершенством, до которого может подняться человеческий разум, за исключением еще более высокого знания, которым обладали пророки». Шем-Тоб бен-Исаак из Тортозы (1261) называет А. «учителем всех философов». Илия бен-Элиезер с Кандии, издавший «Логику» около конца 14 века, называет А. «божественным», ибо он был одарен от природы таким благочестивым, высшим разумом, что усилиями собственного ума достиг то, что другие получают только от своих учителей. См. Аристотель в легендах. [Статья A. Loewenthal’я, в J. E., II, 99—102].
5.