ЭСБЕ/Иванов, Вячеслав Иванович

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Иванов (Вячеслав Иванович) — поэт (род. в 1866 г.), сын чиновника. Учился на филологическом факультете Московского университета, потом в Берлинском университете. Надолго поселившись в Риме, написал диссертацию «De societatibus vectigalium publicorum populi Romani»; она не была напечатана, но выводы ее, важные для характеристики римских откупных акционерных обществ, вошли в науку (ср. книги профес. Гревса и Ростовцева). На литературное поприще И. выступил в 1898 г., стихами, напеч. в «Вестн. Евр.». В «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1899 г. поместил переводы из Пиндара, вышедшие и отд. брошюрой. В 1901 г. предпринял поездку в Грецию и на Восток, в целях изучения вопроса о существе и происхождении религии Диониса. В 1903 г. напечатал сборник стихов «Кормчие звезды. Книга лирики» (СПб.) и прочел в Русской высшей школе в Париже ряд лекций о религии Диониса, часть которых появилась в «Новом Пути» 1904 года (№№ 1, 2, 3, 5, 8, 9). В этой работе, озаглавленной «Эллинская религия страдающего Бога», автор «обосновывает свой взгляд на сущность и корни дионисической мистики и экстаза (их колыбелью, по мнению И., были первобытные тризны), а затем пытается осветить живое значение дионисовского круга верований и переживаний, своеобразно окрасившего и христианство, для духовной жизни нового человечества». Ряд стихотворений И. напеч. в московских альманахах «Север. Цветы» и «Скорпион» и в «Новом Пути». В 1904 г. книгоиздательство «Скорпион» выпустило второй сборник стихотворений И.: «Прозрачность», с приложением перевода, размером подлинника, бакхилидова дифирамба «Тезей» и его оценки. В журнале «Весы» И. поместил ряд статей («Ницше и Дионис», «Поэт и чернь», «Поскольку мы идеалисты», «Дионисово действо» и др.), стремящихся «установить идеал подготовляемого символическим и келейным искусством искусства всенародного, которое должно найти свое полное выражение в хоровом действе трагедии — мистерии, она же — литургическое служение у алтаря страдающего Бога». В «Северных Цветах» 1905 г. вместе с циклом новых стихотворений напечатана трагедия И. «Тантал» (с античными хорами). Для соч. Байрона под редакцией Венгерова И. перевел поэму «Остров» и ряд стихотворений. Отмеченное печатью выдающейся и тонкой вдумчивости, творчество И. представляет собой крайний предел того отчуждения от жизни, которым характеризуется русский символизм. Оно озадачивает даже читателя, знакомого с причудами Бальмонта, Брюсова и др. Не говоря уже о том, что значительная часть того, что пишет И., построена по образцу греческих дифирамбов и других форм античной поэзии, в творчестве его все непосредственное тщательно изгнано, вся задача поэзии сведена к схоластически-отвлеченной символизации явлений жизни и природы. Даже вполне определенного содержания сюжеты исторические и мифологические обработаны с точки зрения совсем особого рода «мифотворчества», т. е. вкладывания в простые верования первобытного человека наиглубочайшего, или, вернее, наивыспреннейшего, символического смысла. И наконец, предметы, казалось бы, уже безусловно-конкретные (напр. минералы) фигурируют в поэзии И. лишь в качестве символов свойств, уразуметь которые не очень-то легко. Алмаз есть «всепроницаемая святыня, луча божественного Да»; рубин, «рдея рудой любовью», представляет собой «прозрачности живую кровь», он «красной волей ярко-властен»; изумруд — «змий, царь зачатий Красоты», «обет чудес в дали безбрежной», «земли божественная злачность, ее рождающее Да» и т. д. Ввиду такого нагромождения символов и несомненной их надуманности даже поклонники своеобразной поэзии Вячеслава И. не могут отрицать «трудности» понимания ее и того, что она «плод труда не менее, чем вдохновения». Но эта «трудность» понимания обусловлена не недостатком таланта, как думают многие критики, в общем очень сурово относящиеся к И. и усматривающие в нем тип «гелертера», которого обширное образование, замечательная литературная начитанность и особенно желание полностью воскресить античные литературный формы лишило простоты непосредственно-художественного восприятия. В действительности, как «трудность», так и своеобразная внешняя форма поэзии И. — только результаты определенной теории; в тех немногих случаях, когда он о ней забывает, он пишет и просто, и талантливо, и поэтично. И. смотрит на поэзию, как на нечто безусловно жреческое, как на нечто такое, что не может и не должно быть доступно толпе. «Отъединенность» поэта от «черни» — гордость И. Символ непременно должен быть «темен в последней глубине», потому что в нем должны воплотиться смутные, как сквозь сон, воспоминания об отдаленном прошлом народных верований. Эта намеренная темнота поэзии и мистики И. еще увеличивается тем, что у него перемешана символика христианская с символикой языческой, античной, и в ней поэтому нет определенного стиля. Наиболее бросающимся в глаза свойством поэзии И. является та необыкновенно-тяжеловесная форма, в которую он облекает свою жреческую, или, по его терминологии, «гиератическую», символику. По своему миросозерцанию примыкая то к греческому пантеизму, то к средневековой мистике и витая всегда вдали от земли вообще и от России в частности, И., однако, усвоил себе крайне неуклюжий, архаически-«русский» слог и целыми десятками создает неологизмы в славяно-росском стиле, вроде «среброзарность», «снеговерхий», «светорунный», «светозрачный», и т. д. Рядом с этим, он воскрешает десятки давно забытых старых слов и славянизмов вроде: «облак», «ветр», «дхнуть», «упряг», «сулица», «лет», «рык», «стремь», «кипь», «сткло», «ветвие», «пря», «вони древес», «осияваться», «вздыбиться», «скиты скитальных скимнов» и т. д. Славяно-росские архаизмы вызывают глумление критики, и редкая рецензия об И. обходится без жестких сопоставлений с Тредьяковским. На самом деле, однако, тяжеловесность формы И. — исключительно результат все того же «гиератического» взгляда на поэзию. По его мнению, «магическая и теургическая энергия размерной речи возрастают с гиератичностью выражения» и потому поэтическая речь должна непременно отдаляться по возможности дальше от «общепринятой речи нашего образованного общества».