Мина-Биби
МИНА - БИБИ
(От нашего зангезурского корреспондента)
Мина-Биби сказали, что вечером и сын и невестка приедут в деревню. Еще не спустился вечер, она уже стояла на крыше и, закрывая рукой глаза от солнечных лучей, смотрела на узенькую тропу—не едут ли.
Сын жил в городе, более десяти лет не был в деревне, не видел матери. Ушел он в город еще юношей, еще только пробивались усики и борода, а возвращается домой с женой и ребенком.
— А, старуха, неужели никого не видно?—спрашивал дядя Ован, ожидавший внизу. Ован с нетерпением ждал приезжих и все окликал Мина-Биби.
— Около большого камня видны два всадника и один пеший,—отвечала Биби и еще сильнее напрягала зрение. Несколько мгновений Мина-Биби пристально смотрела, вся вытянулась в стрелку, но вдруг с размаха ударила руками по коленкам и бросилась с крыши вниз.
— Едут, это они!— кричала она, прерывающимся от волнения голосом.
На следующее утро Мина-Биби проснулась раньше обыкновенного. Ночью она не спала. Она подремывала, просыпалась и внимательно слушала, как похрапывают гости. Ночью она встала, засветила лучину, подошла к спящим, отвернула подол одеяла, посмотрела, хотела разбудить старика-мужа, чтобы и он взглянул, но не решилась, легла снова.
Рано утром Мина-Биби отправилась за водой, пошла подоить корову — и работа спорилась у нее лучше обычного. Казалось, она помолодела от радости. Иногда она входила в комнату, но сейчас же возвращалась, ибо забывала, зачем вошла, так она волновалась. Когда, перемывая посуду перед очагом, она стукнула тарелками, Ован-дядя рассердился, сказав: «Тише, разбудишь». А Мина-Биби, побледнев, ответила: «Хоть бы отсохла эта рука!». Сказала и остановилась в недоумении, не зная, продолжать ли работу.
Дядя Ован стоял у порога с доброй улыбкой и желал доброго утра приходящим к нему соседям с поздравлениями.
— Вам того же желаю. Да увидите и вы своего кариба (живущего на чужбине).—Приговаривая эти слова, Ован подносил каждому чарку водки и сушеные фрукты.
Еще в прошлом году он решил зарезать быка в случае приезда сына. И когда об этом он говорил со своей старухой и последняя предложила вместо быка зарезать барана — Ован рассердился и сказал, что обещание нужно выполнить. Затем Ован пошел в конюшню. Второпях он утром забыл покормить скот. Он прилежно убрал конюшню, накинул, коровам и быкам сена—большие охапки,— ему казалось, что и скот вместе с ним радуется приезду сына. Коровы усердно жевали сено, а Ован с умилением растирал их спины своими жесткими руками. — Отец, не утомился ли ты,—спросил сын Тигран, который пришел за отцом в конюшню.
— Ступай, ступай, здесь не твое место, запачкаешь сапоги. Да, утомился, не без этого. Но это наше ремесло. Без этого нельзя, чтобы не поработать.
Перед тем, как зайти в конюшню, Тигран посмотрел с крыши на село, вдохнул полной грудью деревенский воздух—тяжелый, пропитанный кизяком, несущийся из затхлых конюшен — и таким заброшенным и несчастным показалось ему родное село. Пер- 10 вое впечатление было неважное. Он долго жил в городе, и у него в памяти сохранились лишь привлекательные стороны жизни деревни,— горы, чистые родниковые воды, громадные ковры цветов.
Тигран стоял у входа в конюшню и смотрел, как отец выносил в плетеной корзине мусор из конюшни. Ему бросились в глаза крепкие жилы на шее отца, отлитые, как бронзовые цепи.
— Ступай, ступай, на чай, мать уже приготовила завтрак.
Спустя много лет, в городе, вспоминая деревню, Тигран представлял себе отца со вздутыми жилами на шее, с глубоко впавшими глазами, с тяжелой корзиной на плече...
В первые дни родственники и друзья посещали дом Ована. Все они одинаково выражали свою радость, крепко обнимали, целовали крепким крестьянским поцелуем лоб, глаза, брови. Когда как-то поцеловали таким образом Онжик, она вытерла щеку платком. Мина-Биби заметила это. Ей не понравилось, что Онжик имеет белый платок.
—Маленькой девочке платочка не надо; она плохо приучится,— подумала Мина-Биби и загрустила. Ей представилось, что сын, невестка и дочь не будут жить в деревне, скоро должны уехать. Она подума¬ ла, что останется одна с Ован-ами, у дымного очага с прялкой, которая вместе с ней плакала по ночам, по долгим зимним ночам. Дети уедут, она, Мина- Биби, останется в деревне, привязанная к очагу, к маслобойке и коровам...
Однажды Онжик вытерла платком свою ложку. Тетя Шармах заметила эту выходку.
— Видишь, Мина,— сказала она,—что делает внучка?
Тигран постарался сгладить впечатление, сказал, что это привычка Онжик, она и в городе чистила ложку платком. Но Мина-Биби задумалась, загрустила, как и в первый раз, когда Онжик вытерла платком щеку.
Для Онжик на селе много было ново. Она все расспрашивала отца — почему бабушка заворачивает сахар в бумагу и прячет в сундук, почему уличка деревни так узка и т. д.
Однажды пришел к Тиграну крестьянин, попросил написать бумагу. Подписывая написанную Тиграном бумагу, крестьянин засмеялся. Онжик показались странными его белые зубы и манера держать ручку, которую крестьянин сжимал своими неуклюжими пальцами.
— Папа, в нашей первой группе пишут лучше этого человека.
Прошла неделя, все вошло в свою колею. Деревня перестала говорить о приезжих.
Тигран участвовал в заседаниях сельского совета, рассказывал крестьянам о жизни города, о текущих событиях. Но крестьяне мало интересовались этим. Часто Тигран разочаровывался. Так много было работы в деревне, так она была неустроена.
Эла несла домашнюю работу. Она внимательно слушала рассказы бабушки о деревенских обычаях, о том, как насильно выдают девушек замуж, как лечат больных, какие минуты переживает при родах молодая женщина, имея другого ребенка на руках, у соски. За работой ֊ за прялкой или маслобойкой — Мина-Биби раскрывала перед Элой тысячелетнюю книгу деревни, на каждой странице которой была записана жертва—тайно задушенный ребенок, изнывающая под пятой грозного мужа молодуха.
Онжик часто бывала с дедом. Часто собирались вокруг нее деревенские дети, с удивлением глядели на ее гладко причесанные волосы, на чистенькие, с пуговицами ботинки.
Почти каждый раз, ложась спать, Мина-Биби уговаривала Онжик спать в ее постели, но Онжик отназывалась. Она чувствовала себя лучше в своей постельке, под сбоим одеялом, привезенным из города, чем в соседстве с бабушкой, от которой несло конюшней, дымом от очага и копотью. Во сне она видела кино, пионерские ряды, улицы города. Под одеялом, привезенным из города, Онжик чувствовала себя в городе и ей было приятно.
Весеннее солнце уже давало себя чувствовать. Скот в конюшнях уже чувствовал нетерпение, крестьяне все чаще говорили о горах и кочевках. Мина-Биби также готовилась к кочевке. Она решила, когда выйдут на кочевку, повести Онжик в часовню, что стоит на холме. Как возникла у нее эта мысль, она и сама не знала. Но она твердо решила приобщить внучку к деревенской жизни. «Как было бы хорошо, если бы они остались в деревне»,—дрлала она. С тайной надеждой думала она о миге, когда ей удастся научить внучку молиться...
Между тем, Тигран все говорил, что нужно ехать в город.
В одно прекрасное весеннее утро Мина-Биби и Онжик пошли к ущелью. Мина-Биби стала говорить Онжик, что она стара, скоро умрет. Мина-Биби скрыла от Онжик, что ведет ее к часовенке. Рассказ бабушки сильно повлиял на ребенка, и Онжик не знала, что сказать. Наконец, они подошли к часовне—полуразрушенной деревенской часовне.
Мина-Биби подошла к закопченному от свечей камню-памятнику, опустилась на колени, благоговейно наклонилась к камню и поцеловала холодные плиты. Онжик с удивлением смотрела на бабушку и спрашивала, почему она целует камень. Мина-Биби встала, 20 попросила Онжик сделать то же самое, поцеловать камень.
— Не хочу, камень грязный,—отвечала Онжик.
Мина-Биби не произнесла ни слова, изумленная ответом подростка. Затем, придя в себя, она вошла в часовню. Онжик за нею последовала. При входе Онжик ударилась головой о косяк двери. Онжик рассердилась на дверь.
— Тут нельзя сердиться, бала,—сказала бабушка.—Бог будет недоволен.
—Бога нет, бабушка,—веско произнесла Онжик.
Мина-Биби показалось, что стены часовни рухнули и громадный камень скатился на ее голову. Она вспомнила, что сын с семьей скоро уедут в город. Старинные стены часовни услышали сдавленные рыдания Мина-Биби.