партии. Я не сочувствовал ни зверствам и ни кровопролитиям никогда—и по моему глубокому убеждению—тут к лучшему—не убийства и поджоги. Моими этими взглядами я дост<аточно> извест<ен>֊ во всех меня знающ<их> кругах.
Вот и причина появления единственного на всем Кавказе белого знамени в моих руках во все время смут. [За это я сильно пострадал тогда во время беспорядков, к несчастью и по недоразумению страдаю и сегодня. Но как тогда, так и сегодня, страдая физически, я совершенно спокоен душевно и жалею, глубоко жалею всех тех, которые ввели Вас в заблуждение, а меня в тюрьму. Безусловно, Вы освободитесь от заблуждений, а я из тюрьмы, но прискорбно, когда человек убеждается, как легко у нас подвергаться подозрениям и обвинениям и как трудно дается ему возможность опровергнуть их и доказать свою невинность].
И [поверьте], если бы я не был таким мирным человеком, сила которого [действует] состоит в нравственном [и силе] воздействии [и легальным путем], а был бы революционером-дашнакцаканом, тем более [шефом] одним из важных [не могло бы, что], то в центре того же Борчалинск<ого> уезд—в Шулаверах не ограбили бы наш дом и не унесли бы все, до одежд моих детей включительно, что случилос, сo мною в прошлом год}: почти открыто и совершенно безнаказанно до сих пор.
Поверьте, что этого не [случилось бы] могло случиться.
И, как я Вам писал о ранее представленном, так и о настоящем заявляю Вам, что могу все это доказать фактами, документами и свидетельскими показаниями.
Одновременно покорно прошу Вас подвергнуть меня вторичному допросу, чтобы суть дела еще более
