революционерах; там нет и не было следа подобных элементов. Там господствовали воровство, грабеж, убийство и всякого рода злодеяния, чему способен осужденный анархист, темный и жадный человек.
В этом смысле в свое время я писал и нашим уездным начальникам, и последующие факты доказали правоту моих соображений. Итак, будучи прекрасно знаком с окружающими меня условиями и людьми, я постоянно работал на глазах и с ведома администрации с белым знаменем в руках, и всегда держал я это знамя чистым и беспорочным, как были чисты и беспорочны мои чувства и мой разум.
Однако меня сегодня обвиняют в том, что я будто принадлежу революционной партии, которая теперь существует и совершает террористические акты.
Все до сих пор представленные мною факты указывают на вопиющие недоразумения, которые, к великому сожалению, имеют еще печальную и вместе с тем курьезную сторону.
Оказывается, что меня, сына народа, в нем выросшего, хорошо его знающего, его поэта,—Вы считаете настолько невежественным и не понимающим его историю жизни, сил, понятий и потребностей, что как будто я, считая малым то, что давал ему манифест 17-го октября, думал, что этот народ может или должен двигать и общее дело всей России, или совершать революционные акты тогда, когда сама Россия успокоилась.
Кроме этого, господин ротмистр, во время допроса 3-го января, когда я высказал свое мнение, что незачем преследовать дашнакцутюн, т. к. эта партия уже естественным путем уничтожается и растаивается. Вы сказали: «Нет, она продолжает существовать и террористические акты совершает». Значит, Вы меня обвиняете и в том, что я способен и причастен к террористическим
